Ольга Дерюгина побеседовала с фотографом о работе с архивными материалами, ностальгии и особенностях повествования в формате фотокниги.
Что такое желтая стрела? Где мы? Я вспомнил. Желтая стрела — это поезд, который идет к разрушенному мосту. Поезд, в котором мы едем.
Нормальный пассажир никогда не рассматривает себя в качестве пассажира. Поэтому если ты это знаешь, ты уже не пассажир. Им никогда не придет в голову, что с этого поезда можно сойти. Для них ничего, кроме поезда, просто нет.
Прошлое — это локомотив, который тянет за собой будущее.
Бывает, что это прошлое вдобавок чужое. Ты едешь спиной вперед и видишь только то, что уже исчезло.
Запомни, когда человек перестает слышать стук колес и согласен ехать дальше, он становится пассажиром. Нас никто не спрашивает, согласны мы или нет. Мы даже не помним, как мы сюда попали. Мы просто едем, и все. Ничего не остается. Остается самое сложное в жизни. Ехать в поезде и не быть его пассажиром.
Виктор Пелевин, «Желтая стрела» (1993 г)
Ольга Дерюгина: Почему ты выбрала именно формат книги?
Елена Холкина: Книга — это рассказ; формат позволяет свести воедино несколько слоев информации — визуальной, текстовой, тактильной. Кроме того, это объект, который остается, может передаваться из рук в руки — все эти качества книги привлекают меня, наряду с независимостью формата. Я делаю все от начала до конца сама (хотя в случае с этой книгой я специально поехала в мастерскую Reminders Photography Stronghold, чтобы посоветоваться с коллегами, но об этом позже).
О.: Одним из источников вдохновения для тебя стал роман Виктора Пелевина «Желтая стрела». Образ поезда у Пелевина выступает метафорой детерминисткого мировоззрения: «это локомотив, который тянет за собой будущее». Мне интересно, согласна ли ты с таким линейным пониманием времени и ощущением предопределенности судьбы?
Елена Холкина: Последние несколько лет меня не покидает ощущение дежавю, и именно с этим ощущением для меня связан роман Пелевина – как будто все это уже было со мной, но я этого не помню. Образ поезда является для меня метафорой связи времен, причем скорее наделенной негативными коннотациями. Я бы не хотела думать, что судьба предопределена — это будто из психологии, а я думаю об этом скорее политически. Мне не нравится, что настоящее становится похожим на девяностые. Взять хотя бы новый законопроект о реновации и все, что с ним связано: это на уровне бандитизма из девяностых, сродни рейдерским захватам. Несмотря на внешние перемены, произошедшие в нулевые годы — когда у нас появились парки, велики, айфоны, бороды, современные танцы, перформансы и тому подобное, оказывается, что в действительности ничего не изменилось — ни в политике, ни в сознании. Это меня беспокоит, и поэтому мне было важно сделать работу на подобную тему.
Ольга Дерюгина: В описании к проекту говорится про «детство автора из неопределенных и тревожных девяностых, превращенное в сказку через фотографии» — для тебя это личный проект или своего рода собирательный образ ребенка из девяностых?
Елена Холкина: Это абсолютно личный проект, который, как мне показалось, выносит на поверхность целый пласт поколенческих сомнений. Мой проект был отобран для участия в мастерской RPS именно по такому критерию, как мне объяснили кураторы воркшопа. Общее проявлено через личное.
Ольга Дерюгина: Работа с прошлым (особенно с семейным архивом) — это всегда непростая задача для авторов. Нередко это выбор между попыткой производства некоторой истины или уход в сторону романтизации и мифологизации. Мало кому удается соблюсти достаточную дистанцию по отношению к личному материалу, чтобы суметь адекватно сопоставить исторический фон и персональную историю; в итоге, авторам часто не хватает глубины исследования и анализа — либо многие выходят на уровень довольно поверхностных обобщений, либо, углубляясь в частные детали, создают ностальгическую интонацию.
Что для тебя было самым сложным в работе над этим проектом? И как ты нашла для себя подход к этой проблеме?
Елена Холкина: Я не пыталась активно дистанцироваться от материала. Все сложилось довольно стремительно, а для дистанции, наверное, нужно время. Что касается ностальгии, я про нее вообще не думаю — считаю, что в недавней истории России нет событий и образов, по которым можно ностальгировать. У нас скорее оглядываются в ужасе и с надеждой на то, что прошлое не повторится (а оно повторяется вот прямо сейчас). Ностальгия лично для меня подобна тоске городского жителя по природе — не по современной даче, а по «настоящей» природе в духе образов Левитана и Проскудина-Горского. Этот проект не про подобную ностальгию. Сложнее всего для меня было поменять привычный подход — и в том, какие подходы я использую в работе над книгой, и в том, как строю последовательность, — за этим я и поехала в японскую мастерскую. Оказалось нелегко подобрать подходящий визуальный язык для того, чтобы передать мрачное и зыбкое ощущение дежавю и сделать его считываемым для зрителя. Выход был найден в процессе большой групповой работы. В сторону мифологизации мы кивнули совсем немного — это видно, например, в названии, отсылающем к языку басни.
О.: Ты также упоминаешь использование эстетики кино в своей работе — тут, конечно, хочется вспомнить про Елену Петровскую, которая вслед за Делезом проводит аналогию между структурой человеческой памяти и киномонтажом. Не говоря уже о том, что образы из фильмов составляют значительную часть нашей визуальной культуры. Какие из фильмов оказали на тебя большее влияние и почему ты решила обратиться к изобразительным приемам, отсылающим к кинематографу?
Елена Холкина: Книга и кино в целом сильно связаны. Я упоминаю образы Тарковского в сопроводительном тексте – кстати, это первый слой, который считали японцы — в моем проекте они увидели преемственность с традицией русского кинематографа на уровне цвета и «потусторонних» локаций, присутствующих в книге. Книга построена по принципу линейных связей (слева-направо и обратно, ритм, движение, чередование крупности планов и т.п.), который прерывается резкими и более крупными по формату вставками, напечатанными на другой бумаге. Кроме того, мы с дизайнером Тейн ван дер Хейден (Teun van der Heijden, один из кураторов мастерской — прим. ред.) придумали как в верстке передать образ поезда — дубли фотографий, разрезанные пополам, мы расположили у краев кадра. Благодаря этому создается ощущение, будто вы смотрите на мир из окна несущегося поезда.
Я не могу сказать, что фильмы Тарковского были непосредственным источником вдохновения для меня — скорее, сказывается невольное воздействие его эстетики, ведь мы все воспитаны в поле, где Тарковский безусловно присутствует. Если говорить о фильмах, которые на меня влияют – это в основном что-то совершенно повседневное из разряда видеороликов work in progress современных танцоров (Emma Portner к примеру) или всеми залюбленное уже донельзя – фильмы Линча, фон Триера и клипы Тома Уэйтса.
Ольга Дерюгина: Что касается нарратива, присутствует ли в книге основная повествовательная линия или она рассыпается на ряд ассоциативных цепочек?
Елена Холкина: Явное повествование от начала до конца не присутствует. Есть три слоя, которые я четко для себя выделяю и между которыми формируется пространство ощущений, о котором мне интересно высказаться – это архивные слайды, повседневные снимки и черно-белые цифровые пейзажи.
Ольга Дерюгина: Почему ты решила дополнить архивные снимки новыми съемками?
Елена Холкина: Отправной точкой проекта стал момент, когда я просматривала коробку со слайдами, в которых довольно интересным образом представлено на удивление счастливое детство. У меня эти снимки, полные воздушной дымки и припыленных цветов, совершенно не ассоциируются с восьмидесятыми-девяностыми — странно видеть это сегодня, уже зная, что происходило тогда на самом деле. Меня поразило, что то время выглядит на фотографиях совершенно не так, как в моей голове, а настоящее время при этом так напоминает то, что не попало на эти архивные снимки, намеренно оказалось не замечено ими. Поэтому для проекта важны и старые слайды, и новые фотографии.
Ольга Дерюгина: Было бы интересно узнать про историю архивных кадров: когда и где они были сделаны?
Елена Холкина: Слайды снимали члены моей семьи – дедушка, папа, мама. Основная масса их была снята в промежуток с конца семидесятых (когда родился мой брат) и до начала девяностых в Москве, Подмосковье, Кисловодске и в поездках по России и Украине.
Ольга Дерюгина: Макет книги был создан в резиденции Reminders Photography Stronghold в Токио в декабре прошлого года — ты не могла бы немного рассказать про свои впечатления от резиденции?
Елена Холкина: Резиденция проводится два раза в год с несколько разными акцентами и названиями, но оба раза посвящена фотографическим книгам. Это именно artist books – большая часть выполняется лично авторами вручную – печать, сборка, переплет, производство всего тиража происходят непосредственно в резиденции. Тиражи лимитированы (обычно в пределах 100-200 штук). RPS отличает от других подобных мастерских строгий отбор кураторов (это сами японцы + дизайнеры / фотографы из Европы) и участников, глубокая групповая работа, а также внимание ко всему процессу создания книги, от первого макета до финального экземпляра. В июня у нашего курса будет выставка – и все там прекрасно организовано, одно удовольствие участвовать. Это был очень продуктивный опыт для меня, начиная с первой встречи в мастерской и заканчивая обсуждениями черновика и выставки в скайпе уже по возвращению домой. В моей группе были в основном японцы, а также норвежец, француженка и тайванец. Мастер-класс длился в общей сложности порядка шести (крайне интенсивных) дней с кураторами, между которыми — две недели на самостоятельную работу в мастерской. Каждый проект детально обсуждался в группе, автор проекта получал колоссальный разносторонний фидбэк, а также предложения и подсказки от кураторов о том, как можно улучшить проект. Дальше все зависело от автора — скажем, мне приходилось учитывать особенности книгопроизводства в России. К примеру, в Японии я купила бумагу для своего проекта и до сих пор не могу найти ни одной типографии в Москве, которая согласилась бы на ней печатать. При этом японцы, печатающие свои книги, в основном, прямо в этой мастерской (там стоят два прекрасных принтера), могут позволить себе огромное разнообразие бумаги — кураторы мастерской любят экспериментировать с печатью.
